В колесе истории не найти угла, девяносто третьего поступь тяжела. В приступе безумия, в бешенстве страстей пожирает родина плоть своих детей. И грохочут выстрелы снова над Москвой, мать моя несчастная, что стряслось с тобой? Но в ответ молчание, небеса пусты, здравствуй, милосердие, разве это ты? Разве милосердие можно проявить, если хочешь гадину просто раздавить. Пусть ведет оружие этот разговор, бесполезным символом свешен триколор. Флаг дискредитирован и осмеян герб. Не проси о помощи, югославский серб. Не проси о помощи, брат в чужой стране. О, мое бессилие! Что же делать мне?
От похмелья корчится пьяный рулевой. Только руль не выпустит, хоть ты волком вой. Судно мчится по ветру, потеряв причал - лучше бы он выполнил, то, что обещал. Лучше бы он выполнил... Ах, смешной вопрос, он вам не Каренина - лечь под паровоз.
Родина-посмешище, родина-абсурд. Мы не люди, родина, мы овечий гурт. Пассажиры поезда, что под стук колес к стыку двадцать первого мчится под откос.
Малую гражданскую у стены Кремля окропили алые листья октября. Дым закроет зарево завтрашнего дня.
Просто больше родины нету у меня.
октябрь 1993
течение западных ветров.
